Вместе с отменой крепостного права в Российской империи начал активно развиваться капитализм. Города стремительно разрастались и индустриализировались. Для работы на новых предприятиях нужны были рабочие, которые в большинстве своем происходили из деревни. С каждым годом количество рабочих увеличивалось, пополняясь из рядов необеспеченных крестьян. Несмотря на это, на момент октября 1917 года подавляющее большинство населения все еще представляло крестьянство (около 80-85%).
В отличие от Англии и Франции, в Российской империи переход от феодализма к капитализму осуществлялся путем реформ, а не революции. Поэтому в тот момент, когда помещики потеряли свое право на непосредственное владение крепостными, они тут же приобрели возможность к закабалению крестьян через экономическое принуждение к труду, а вместе с тем и возможность к спекуляции за счет продуктов их труда.
Каждый день жизни обычного крестьянина представлялся следующим образом. С раннего утра и до позднего вечера ему необходимо было следить за хозяйством. Из еды он мог себе позволить только хлеб и кислые щи. Жена и детишки ходили в изодранных тряпках да босиком, если на улице тепло, ведь ботинки очень дорого стоили. А немногие свободные вечера не без удовольствия проводились в компании таких же мужиков, вместе с чарочкой да за игрой в карты или кости.
И несмотря на это казалось крестьянину, что жизнь его – идиллия, ведь лучшего он и не знал, да и не крепостной уже, благо своя земля имелась. Но вдруг наступает неурожай или идет в разгул эпидемия, которая если не убьет, то точно положит его на горницу сроком на месяц. А женщина ведь с хозяйством не справится в одиночку, ей не до того, ведь за мужем да детьми следить нужно. Тут и хозяйство начинает ветшать. Приходится ему тогда, дабы не помереть с голоду, продавать свое имущество. А так как всякого барахла, нажитого за жизнь, недостаточно для того, чтобы побороть нашедшую беду, в ход шли инструменты да скот, а если и этого не хватало, то расставаться приходилось с землей.
Крестьянину это в горе было, а кулак на деревне радовался. Ведь это к нему наш крестьянин в дальнейшем идет за “помощью”. И несмотря на то, что жили они в одной общине, помощь эта дорого мужику обходилась. Предложит ему кулак деньги, инструмент или даже землицу в аренду взять, вот только под процент немалый. Кулак – он хитрый, прекрасно понимал, что у крестьянина и выхода-то особо нет. Разве что с голоду помереть или отправиться опять батрачить на помещика, а то и сразу в город. Таким вот образом, не поведя и бровью, закабалит кулак мужика. Да так, что тот всю жизнь работать будет и то долг отдать не сможет, потому и детям на своем горбу предстоит нести его. А таких бедолаг по всем деревням – большинство, и с каждым годом их количество только росло.
Не то чтобы этого мало было, но тут еще и Первая мировая война в дверь постучала. Родное правительство кормильца из семьи на фронт выдернет или продразверстку сделает, дабы в окопах и городах люди не померли, но в основном, конечно, все на экспорт. Тут уж никто не спрашивал, в долг ты живешь или нет, и будет ли твоей семье что в рот без тебя кинуть. Кулака эта беда, конечно, не задевала, он и себя, и детей своих от призыва откупить мог, благо полдеревни против своей воли его спонсировали. Тут до человека доходило понимание, что живым ему домой не вернуться, а если повезет выжить, то, скорей всего, калекой будет. Особо отчаянные от этого осознания и вовсе детишек своих сами рубили, чтобы не приходилось им голодной смертью помирать.
У рабочих в городе жизнь не слаще была. Трудиться приходится по 12 часов в день. Коллектив большой, да кого не возьмешь – из своего имущества разве что угол в комнате или койка, да и те арендованные. Перспективы на будущее тоже не радужные, тут или в машину попадали да погибали, или ту же судьбу постигали от переутомления, из-за того что на смене людей не хватало и каждому приходилось вкалывать за двоих, а то и за троих. Если же к мастеру цеха обращались, то тот в свою очередь всех увольнением или штрафами пугал, и потому, стиснув зубы, приходилось продолжать работу.
Тут уж рабочие скорей из необходимости, чем из желания, объединялись в совет, в профсоюз, ну или хотя бы в продуктовый кооператив. Стачек много тогда было, да только не все из них помогали. Чаще можно было получить дубинкой по голове от жандарма, чем каких-либо поблажек от капиталиста-промышленника добиться.
На фоне такой жизни активно среди рабочих кругов социалистическая агитация ходила. Объясняли революционные интеллигенты и сознательные рабочие необходимость борьбы за права, причем не только экономические, а непременно и политические. Ибо только взяв власть в свои руки можно навсегда избавиться от ярма эксплуатации.
Вот только рядовой рабочий встревать в это не очень хотел. Он хоть грамоте ученый, но в политику лезть не собирался. Предпочитал этому свое свободное время на заучивание всяких похабных песен тратить да по гулянкам ходить. Была, правда, у него с деньгами проблема – их не всегда и на хлеб-то хватало. И тут уже, если повезет, была возможность в кабинет к предпринимателю попасть. И он рабочему надбавку предлагал за стукачество на всяких агитаторов. Тут уж нужда над принципами побеждала. Становился человек человеку волком, несмотря на то, что проблемы у этих людей были одинаковы.
Жил себе так рабочий, о будущем особо не думал. Но вдруг ему в дверь война стучит и, не обращая внимания, сколько он нажил и какими путями, на фронт его забирает. Попадали туда рабочие с разных предприятий, даже с тех, что стратегически важными считались. Не было там лишь детей предпринимателя, несмотря на весь патриотический возглас, разносившийся тогда из уст разной богемной публики.
На фронте, перед первым боем, солдаты в приподнятом настроении находились, ведь предстояло им свое “отечество” от агрессора защищать. Все как один, выстиранные да выглаженные, в казенном снаряжении стояли, тихо нашептывая друг другу вопросы о том, почему война началась, да переживаниями разными делились. А если при обращении к офицеру забывали добавлять “Ваше благородие”, то тут же от него нагайкой по хребту получали.
Предстояло им рыть себе могилы, которые по незнанию еще окопами называли. Иногда, поглядывая через колючую проволоку, замечали, как по ту сторону поля такие же, как и они, только в серых шинелях, все так же в земле копались. Ну что же, с каждым новым боем спадала пелена с глаз солдатских. Повидавши бездумного насилия и жестокости, вопрошали они, за что же все-таки сражаются. И почему у их противника, несмотря на чудной и незнакомый язык, такой же страх и непонимание в глазах отпечатан. На что офицер бойцам отвечал, что сражаются они за проливы и Константинополь. Но несмотря на все его попытки объяснить всю важность этих вещей, солдаты задавались вполне законным вопросом: а зачем им за это кровь свою проливать, если их дом за тысячи километров от этих мест находится?
Солдаты, осознав эту простую истину, бежали прочь. Много их дезертировало за период войны, но были и те, кто предпочитал дружеской пуле вражескую. Потому они продолжали терпеть все лишения, и с каждым новым боем сердца их становились все более черствыми. Как посылали бойцов в атаку, так и шли они хладнокровно убивать. Но, как на позиции садились, так тут же за линию фронта брататься с неприятелем выходили. Ведь там такие же люди сидели, а если снабжение ни к черту, то бартером была возможность выменять себе хоть что-то. Офицеры, конечно, были против, но солдат, за время войны привыкший к нагайке, уже не преклонялся перед их авторитетом, а пули он и вовсе не боялся.
Хотели они мира и уважения к себе. И бродила в их кругах антиправительственная агитация, взращенная на столь благородной почве. А в роли агитаторов чаще выступали те, что из рабочих. Ведь ими еще в городских условиях была осознана необходимость объединения во благо борьбы за свои интересы. Тут уж солдаты, создав свой орган власти, комитет, выступали против офицеров и направляли на них штыки свои. Так и протекала классовая борьба в окопах. А те из бойцов, что по ранению или дезертирству возвращались в город или деревню, приносили эти революционные настроения в массы.
Тем временем городская богемная публика разрухи старательно не замечала. Она все продолжала твердить о войне до победного конца, похрустывая французской булкой в ресторанах, пока обычным людям по полдня в очередях за хлебом приходилось стоять. Им, проживающим за оргией оргию, незнакомы были лишения обычного рабочего или крестьянина. А те в свою очередь падали в отчаяние, по привычке не замечая возле себя таких же отчаянных, как и они сами. Пытаясь забыться от всего, что пережили, и того, что видели вокруг, путем удовлетворения своих сиюминутных желаний, они душили в себе самое главное – человечность.
Но были среди них и те, кто не готов был смириться со своею жестокою судьбой. И их появление вовсе не случайно, ведь доведите человека до отчаяния – и он опустится до удовлетворения своих животных потребностей. Доведите тысячу людей – и среди них появится один коммунист. Доведите миллионы – и революция станет неизбежностью.