Ценность человеческой жизни, а шире – достижений цивилизации, её науки и культуры понимали уже в Античности, а ранние христиане вслед за гражданином Иисусом призывали прежде всего возлюбить ближнего своего и «подставить другую щёку». И глупо спорить с тем, что гуманизм должен быть близким каждому человеку, претендующему на звание Человека. Но есть во всём этом небольшой нюанс, смазывающий сладкоголосое пение о мире во всём мире: абстрактность этих призывов и их не историчность.
На первый взгляд, может быть трудно разглядеть разницу между мирными переговорам и перемирием большевиков в конце 1 Империалистической войны и схожими призывами Временного правительства (и многообразно представленной демократической и «беспартийной» прессы) к восставшему в 1917 году народу Петрограда. Добряки-гуманисты типа Б. Рассела наверняка решительно осудили бы «непоследовательность и властолюбие» коммунистов, которые в первом случае готовы были отдать Украину кайзеру, лишь бы устоять, а во втором (после Корниловского мятежа и того, как все мосты были сожжены, впрочем) выступали за скорейшее низложение Временного правительства, пускай и ценою крови рабочего класса.
Но так ли одинаковы эти ситуации? И в чьих интересах в них наступление мира? Наигуманнейший идеалист скажет на это: «какая разница, ведь главное, что кровь перестанет литься!» И плевать ему как на подвешенный в воздухе земельный вопрос, так и на голод из-за хлебной спекуляции, как на рухнувший и побежавший домой (только ли из-за большевиков, г-да?) фронт, так и на многократное и откровенное предательство правительством Керенского народа, от имени которого оно называло себя «революционным».
Господа-человеколюбцы, как показывает практика, в лучшем случае оказываются запутавшимися рабами своих благих намерений, ведущих их и тех, кто следует за ними, в ад. Они не сознают ситуации в её развитии, будучи бесконечно далёким от народа и его нужд. Такие граждане утверждают как догму примат важности человеческой жизни, забывая, что смерть от пули или штыка вряд ли хуже смерти от болезней и голода. И что во все исторические времена права и свободы «не дают, а берут».
Более того: народу непростительны безволие и слабость в такие моменты, когда История даёт ему шанс на свободу. Не с точки зрения высоколобых судий, не sub specie aeternitatis – а потому, что ценой малой крови сегодня будут её реки завтра, выжатые по капле за станком или выпущенной из юных тел штыком в очередном «товарищеском матче».
Главное же то, что неизбежно через десятилетие или столетие объективная ситуация снова возникнет из войны и кризиса. «И повторится всё, как встарь: ночь, ледяная рябь канала, листовка, стачка и Февраль». А значит новым поколениям придётся начинать там, где отцы и деды не довели дела до конца.