Письмо: Свой среди чужих

До войны безработица и невозможность больше откупаться от ТЦК толкнули меня в армию, где человеческие отношения оголены до предела их прямого чувственного восприятия. К тому времени я уже имел твёрдые коммунистические убеждения и кое-какой багаж теоретических знаний. Тогда я не был знаком ни с одной партией, её организациями и кружками, на которые мог бы положиться. Поэтому я решил узнать, насколько смогу изменить к лучшему общество вокруг себя, и заодно проверить свои силы и знания на практике.

После распреда ТЦК меня направили в учебку проходить базовую общевойсковую подготовку в роту, которой руководил старлей с внешностью неравнодушного к алкоголю без закуски сорокапятилетнего мужика. В тот момент штабного писаря отправили в госпиталь, и в результате поиска замены путём перебора новоприбывших с «вышкой», выбор старлея пал на меня. К тому моменту я уже успел познакомиться с постоянным сержантским и офицерским составом, нормально неся дневальную службу и проявляя достаточный интерес к учёбе. Также помогал вести взводный «общак» парню, который проявил инициативу.

Тогда остаться в учебке для солдата было тяжёлым трудом по поддержанию и воспроизводству той машины, которая толкает миллионы в мясорубку империалистической бойни.

Сейчас задержаться в учебке или в ТЦК по своей воле — это спасение жизни для малодушного, трусливого человека или сознательного предателя рабочего класса. Подтверждением этому служит тот закономерный путь, который прошла форма призыва на службу, степень избирательной слепоты военно-врачебных комиссий, способ подготовки личного состава, наведение дисциплины, мотивация подписания контракта.

Попытаюсь коротко описать структуру связей и отношений в батальоне на тот момент, чтобы была ясность. Из всего рядового состава мы, солдаты — на особом положении. Мы несем дежурную службу и занимаем неформальные должности каптёра, писаря, подсобника, дежурных и дневальных полигона. Эти должности в штате отсутствовали — их породили бардак и анархия среди начальничков.

Ни один сержант-контрактник на дежурную службу не заступал, как того требовал устав; даже те двое, которых сагитировали подписать контракт во время БЗВП. Но ещё больше о классовой сущности контактной службы говорят их личности. Первый — ленивый, алчный и жадный до денег толстяк, не вынесший тяжести обучения и промотавший в первый же день «подъёмные» деньги, на львиную долю которых уже положил глаз командир батальона (комбат). На оставшуюся часть он должен был накрыть «поляну» для сержантов и люмпенизированной части солдат, живущих за счёт подачек начальства и того, что вытянут из новоприбывших. За «растрату» на него свалилась ответственность за провалы и косяки, которые стерпит бумага. Второй был умнее, но у него было непомерное желание властвовать хотя бы над умственно отсталым и крайне физически сильным племянником капеллана, терпевшим побои от морально разложившихся старослужащих. Один на один выяснять с ним отношения кулаками решался только я, с целью пресечения его клептомании. Моей силы убеждения и авторитета было недостаточно, чтобы открыть глаза молодому контрактнику на то, что вся его власть ограничена не его личным авторитетом, а авторитетом его мелкого чина. А также фена и водки, которые он вынужден был проносить через контрольно-пропускной пункт для тех, кто обладал хоть какой-либо стоящей должностью в этом «чудесном» обществе.

Обстоятельства, порождающие таких людей, можно преодолеть сначала только силой критики оружия, а уже потом оружием критического научного знания. Но это не значит, что я сложил руки. Ротный старлей оказался человеком порядочным, но недостаточно образованным, к тому же скованным корыстными интересами комбата. Образ ротного получился бы малость идеализированным, поэтому остановлюсь на нем подробнее. Да и я тоже не святой, и сам поддавался общему разложению в разумных пределах. Я был поручителем героинозависимого парня, искавшего спасение в религиозной вере, помогал ему влиться в коллектив и не поддаться общему разложению до конца моей службы.

Ротный старлей строил свое управление на личном доверии к авторитету своего боевого опыта, при этом позволяя морально разлагаться личному составу в обмен на подчинение. Такое управление вело к расхищению матчасти, возможно через комбата, а может кого и повыше. Ротный все это понимал, но не мог разорваться между ведением книг, организацией учебного процесса и противоречиями, которые сам создал. Потому он оставил на откуп ведение хозяйства сержантскому составу, который находился под влиянием комбата.

Мне пришлось взять на себя большую часть штабной канцелярской и часть учебной работы, чтобы заслужить доверие и авторитет ротного. Как только это удалось, я начал выражать интересы той группы солдат, с которой у меня сложились товарищеские отношения. При этом нужно было учитывать то обстоятельство, что я вступаю в противоречие с интересами морально разлагающихся солдат, сержантов и офицеров, в том числе и ротного.

Путем коммуникации и совместной деятельности со всеми, получилось кое-как эти противоречия сгладить и добиться относительно сносного общего включения в жизнь роты. К примеру, стрелковые карточки не заполнялись сержантами полгода, но после того как их начал заполнять я, это стали делать и сержанты. Старослужащие перестали питаться исключительно в частных ларьках. Когда ротный поручил нам, срочникам нового призыва, организацию построения перед столовой, которую первой поддержала моя группа товарищей, старослужащие тоже начали водить новоприбывших в столовую, чтобы сохранить свой авторитет перед ротным. Я понимал, что подобные действия не изменят систему в целом, но я видел, как моя сознательная работа приводит в движение массу людей, убеждая меня в верности понимания теории.

Для прохождения общевойсковой подготовки и курсов получения специальностей к нам прибывали не только срочники, но и контрактники. Особенно примечательным был один курс, который вобрал в себя, возможно, всех типичных представителей прослойки рядового состава контрактной службы конца десятых годов. Там были как участники боевых действий различной степени бывалости и алкоголизма, так и подписавшие контракт срочники, родственники штабистов, для которых были уже готовы теплые местечки в канцеляриях.

Нашего авторитета было достаточно, чтобы сохранять подобие дисциплины. Все эксцессы происходили в увольнениях, и только в последнюю ночь напившийся контрактник оставил «подарок» дневальным и дежурному у центрального входа. Многие пьющие из постоянного личного состава не хотели или не были способны осознавать свое положение. Одним родственники переводили крупные суммы денег, другие сами оформляли микрозаймы в «Швидко гроші», которые в дальнейшем тратились на мет и траву, остаток спускался в казино. Один увлекся настолько, что коллекторы через его родственников выяснили номер ротного и начали требовать возврата денег у него. Бывало, что в твоё ночное дежурство по роте приходит «напедрованный» дежурный части с проверкой и просит организовать ему чашечку кофе, а затем предлагает угоститься. Или же в таком же состоянии поздравлять личный состав приходит дивизионный МПЗшник (ответственный за морально-психологическое обеспечение и подготовку офицер). Тогда воспринимаешь остальной обыденный фон как нечто естественное.

Примерно в такой обстановке и проходило обучение этих контрактников до того момента, пока после неформальных посиделок в кабинете ротного одна из обучающихся контрактниц не стала ночевать. Позже, как она сама мне призналась, её охмурил какой-то важный штабной, но как только он узнал, что она беременна, отправил её подальше от себя на обучение, а потом вообще разорвал отношения. Как только у неё начались естественные проблемы, заместитель ротного выяснил это, вошёл в её положение и освободил от занятий. Он не стал предавать это огласке, чтобы она могла получать надбавку за специальность во время декрета.

Все бы прошло тихо, если бы не один контрактник, который кичился своим бритым квадратным черепом и превосходством своей трезвости. Он пытался и меня «лечить» истинными воинскими идеалами, которые вычитал у Хорста Весселя и Адика. Следуя своим абстрактным идеалам, он не стал разбираться в ситуации и донес в штаб части, что одна из курсанток сожительствует с заместителем ротного. То, что было известно узкому кругу, стало известно в высших кругах начальства. Вопрос с девушкой замяли, самого «ария» вызвали на ковёр к комбату, а его поступок отвернул от него весь коллектив.

Со временем навели порядок в книгах и матчасти. Тогда и начались проверки со стороны комбата; а затем место ротного занял ленивый лейтенант, равнодушный к нашим интересам и управлявший через подчинение личной силе. Моральное разложение коллектива определялось не столько способом управления ротного, сколько поведением сержантов, так как их с коллективом связывала только нажива. Корень этого интереса лежит в общественных производственных отношениях, в итоге получается, что офицер солдату — пан, а не товарищ, как бы этому ни сопротивлялся отдельный коллектив.

Однажды мне один полковник сказал: «В твоём возрасте я уже командовал ротой». Как же мне тогда хотелось ответить, что вести штабную работу его учили пять лет, я же научился этому за два месяца. Но тогда я определённо уехал бы «на губу», благо способность прикидываться Швейком работает безотказно, особенно на высшее начальство. А изменить ситуацию и подавить панское отношение к себе, как к скоту, может только сознательная коллективная сила солдат.

На своём коротком пути в ВСУ я встречал немало людей, поступавших плохо, и видел хорошие поступки от людей нехороших. Всех их мучают угрызения совести, которые они пытаются утопить в наркотическом, идеологическом или религиозном угаре из-за того, что не знают, как изменить ситуацию изнутри.