Интервью: Исповедь солдата

Это полная «исповедь» солдата, изложенная в форме вопросов и ответов на них. Цитаты Ремарка, по мнению интервьюера, оттеняют (или контрастируют) со всем им сказанным.

С шести лет я мечтал стать художником и с шести лет этому учился, посвятил себя достижению своей мечты, имею высшее образование. Сейчас мне 44 года, за плечами два неудачных брака, детей нет, живу с мамой в двухкомнатной квартире, доставшейся от СССР в дорогостоящем (до войны) и большом спальном районе города-миллионника.

В моей жизни все всегда шло по течению — или, точнее, плыло... Я не пытался работать локтями, старался соответствовать внутреннему пониманию того, что такое «хорошо», а что такое «плохо», и в результате не преуспел в жизни.

Я — неудачник по жизни. Хотя кому-то так не покажется, ведь я много лет работаю преподавателем изобразительного искусства, подготовил много студентов. Всегда старался подработать где можно к более чем «скромной» зарплате преподавателя: малярил, штукатурил, шпаклевал, варил и т. д., если не было заказов «по искусству».

В этой жизни я выбрал позицию «непротивления» жизни — и это мой постоянный выбор. Куда по жизни меня закинет — там я всегда и барахтаюсь, а там уж как выведет...

Вначале обо всем, что касалось войны и мобилизации, я думал: «а не пошло бы оно все на фиг» (это моя обычная мысль, приходящая первой). А потом: «пусть все плывет как плывет, а на фиг пойду я».

К моменту начала войны я уже окончательно разуверился в жизни и хотел, чтобы меня уже поскорее прикончили. Не важно как: на войне, ракетой — всё мне стало безразлично. Да и не было особо никаких ниточек, связывающих меня с жизнью (кроме мамы).

Жизнь моя мне давно казалась совершенно не важной и бессмысленной. Особенно после периодов «злоупотреблений» и «возлияний», когда я принимался строго поститься, «соблюдать» и посещать регулярно церковные богослужения, отчего душа моя все сильнее тянулась к «небесам», к потустороннему, к лучшему, светлому «Царствию Небесному». В результате я так ударился в религию, что сделался крайне набожным (даже участвовал в службах в церкви). Так что с началом войны я возложил распоряжение о дальнейшей судьбе своей на волю случая и на усмотрение «Божьего промысла».

Это все была довольно заурядная история. В один прекрасный весенний день в конца марта меня остановили ТЦК с полицией на Дастере, проверили что-то по базе. Я им сказал, что я преподаватель, а они сказали, что надо им там что-то проверить, кое-что уточнить. У меня болело колено, и я решил не бежать. С ними еще была женщина-полицейский, маленькая такая, и я решил «сдаться» и поехать с ними. Меня усадили в машину и отвезли в ТЦК.

Оттуда меня и еще нескольких «наловленных» бедолаг отправили на ВЛК. Тех, кто «ерепенился» при отлове, было видно: у кого глаз подбит, у кого шишка на голове кровоточит.

Были там и такие: тебя схватили ТЦК, «бусифицировали», и ты думаешь — а зачем тебя просто так волокут? Ты уже здесь, не вырваться, так можно тогда и контракт заключить, а это плюс 20 тыс. гривен сразу «на руки» (их как «подъемные» выдают в тот же день). И спрашиваешь у ТЦК-шников, а они — ну да, конечно, можно и контракт. Ну и подписывают.

Пока проходишь ВЛК — тебе по-быстрому ТЦК делает военный билет. После ВЛК привезли нас обратно в ТЦК и забрали телефоны. Но не везде так было, кто-то потом рассказывал, что у кого-то не забирали телефон вовсе, а сказали, что сдай, временно, на вахту, а как выйдешь — заберешь. На руки тебе в ТЦК никаких документов не выдают, а военник ты свой получаешь только когда попадаешь в воинскую часть.

В ТЦК ты сидишь в грязном подвале, унитаз переполнен, вся обстановка в стиле фильма «Пила». Лежат на койках три обоссанных матраца.

Был там один парень, который торчал там уже вторую ночь. Кто-то был избит, ну а большинство были «морально устойчивыми» алкашами. За две сотни гривен охранник пустил к одному хлопцу жену и еще сбегал за чекушкой в соседний магазин.

У меня как раз состояние было не очень, и давление высокое, сушняк, как с перепоя, и все время хотелось пить. Наконец нам дали воды в баклажках, что-то типа «Моршинской», а в девять вечера даже пытались накормить — кто-то даже ел. Дали гречневую кашу с мясом.

Все, конечно, вокруг переживали, что там дальше с ними будет, и что будет с семьями. Все как один — пролетарии, никто за чужой счет не живет. Я вот хоть и преподаватель, но меня все равно забрали. А ведь у преподавателей должна быть отсрочка.

Был там с нами один «герой»: год назад выпрыгнул со второго этажа ТЦК и сломал себе обе ноги. Его потом возили еще по учебкам, но не брали никуда, так как у него пятки были разбиты, набухали, как только он немного походит. Но уж в этот раз все-таки и его взяли: 37 лет, был в СИЗО, не знаю на чем, может на «солях», бывалый «крендель». Это он за водкой и посылал охрану, и к нему жену пускали.

Этой же ночью меня и всех остальных увезли в учебку в другую область.

Учебка моя была где-то в Днепропетровской области. Обычно она длится 1,5–2 месяца. В учебке всех нумеруют: нет тебя — есть только номер.

Телефонов нет, чтобы не сбежали. Его на руки выдают только через неделю, а до этого зашел сержант и говорит: «если помнишь номер, то позвоним мамке». Ну а нас 40 человек было у этого сержанта, так по очереди, по 5 минут поговорить и...

Также никто не интересуется тем, где ты хотел бы или не хотел бы служить. Всех отправляют в пехотно-штурмовые. Там, в твоей бригаде, есть, конечно, и «дронщики», и ПТР-щики, и др. Если кому повезет, то тех возьмут в саперы или «дронщики». И в любой бригаде так: есть пехотно-штурмовое подразделение — хоть «Кракен», хоть как называйся бригада. Но в любом случае ты — «молодое мясо» (хоть можешь быть и старым по возрасту), потому путь тебе в одну сторону — в пехотно-штурмовую, где самый большой «расход».

И тут уже непонятно, что хуже: штурмовики или пехота? В «штурме» — штурмуй и будешь жить в земле. Знаю случай, как одни вот так «штурманули» в апреле позиции и жили потом 38 дней в одних носках, двоих штанах, а им сбрасывали с дрона воду и тушенку, и то иногда.

Присягу мы принимали в первые же выходные и по-быстрому. Раньше КМБ (курс молодого бойца) проходили, а потом только присяга была. Сейчас наоборот, чтобы ты быстрее принял присягу, а значит ответственность на тебя перешла, но это от побега никого не останавливало.

В учебке нам выдали форму, одели, обули в военное. Трусов мы, правда, не видели, нам потом белье высылали родные посылками. Денег у меня там почти не было, была только сотка сержанту, чтобы он съездил на мопеде в соседний населенный пункт за посылкой от мамы (он вообще брал еще заказы и из других рот, никому не отказывал).

Выдавали одежду очень невпопад. Кому весной дали зимние носки, а кому летние, и так же с обувью — кому летнюю, кому зимнюю. Размера одежды никогда на тебя нет: или меньше, или больше.

Форма турецкая, обувь турецкая или китайская (но, думаю, что все оно китайское, просто через Турцию идет).

В учебке нам также выдали каски, а потом, перед отправкой в часть, забрали (но это везде и у всех по-разному).

Сам сержантский состав учебки — вялое подобие «американского» образца. Командир учебной роты — майор, 28 лет, «подмазанный», не воевавший. Начальник штаба — бывший начальник отделения ПриватБанка. У него в вузе была военная кафедра, и он пришел в ВСУ мл. лейтенантом, а потом стал капитаном. Инструктора боевые были, учили.

Еще в учебке нам командиры начали говорить, что, мол, ищите волонтеров, нам здесь все нужно: «ночники», машины, тепловизоры, а вам все это тем более нужно. И это не то чтобы им лично это все пойдет — нет, просто командиры молодые ребята, объясняли нам ситуацию, что все, что нам выдадут, могло бы быть лучше и качественнее.

Насколько наше обучение и подготовка состояла из теории и практики: мы проходили комплекс из 26 упражнений — бросок гранаты, стрельбу, тактическую медицину: как жгут наложить, как рану закрыть, как ее сверху перекрыть, тампонаж раны сделать, как бинт наложить с гемостатиком (присыпкой). На рваные раны там израильский бандаж накладывается — эластичный бинт с чем-то там, он лучше турникета, но у него есть проблема — он не надолго на ране. Через 2 дня его надо менять, а то кровь на жаре заванивается, и начинают летать мухи и откладывать яйца, тогда его надо снимать и закапывать. Изучали аптечку: компрессы, ножницы, какие есть средства для пневмоторакса (если сквозное ранение в легкое, то надо обклеить рану с двух сторон, чтобы вытекала жидкость), бинты разные. Жаль только, что все эти средства действуют лишь короткое время, а в реальности, если тебя подстрелили, то будешь еще неделю или две лежать, и если тебя не эвакуируют, то там и скончаешься. Аптечки нам потом в бригаде уже выдали каждому.

Психологи в ходе подготовки рассказывали нам о различных «героических подвигах» вроде того, как бойцы пили мочу и поэтому смогли выжить на позициях, когда не было воды. Приучали нас так к будущим испытаниям (я тогда задался вопросом, почему они уже и на кал не перешли, чтобы есть не хотелось).

По поводу охраны учебки: у «начальства» нет такого количества охраны, чтобы эту массу людей держать. Охрана — это мы же сами и есть. Назначалась охрана повзводно. Но я, если б и увидел, что кто-то валит, отвернулся бы в сторону.

Распорядок дня у нас был такой: в 6 утра уже построение, выясняли, кто в СЗЧ сбежал, кто нет — там было легко свалить. Из 225 человек к концу учебки осталось только 153–154.

Настроения у людей были разные. Грызлись между собой, но в нашей роте без особых происшествий, без драк. Ну, максимум сцепятся друг с другом, а инструктора надают «лещей» зачинщикам. В соседней роте было жестче: кому-то проломили голову, кому-то глаз выбили. Вообще все мечтали пристроиться в тыловых частях, никто не хотел идти воевать. А вот протестов против властей или против всей этой ситуации вообще не было.

Возраст всех был примерно от 30 до 50 лет. С высшим образованием было от 35 до 50 человек в роте. Кто-то из них остался, кто-то сбежал.

Прошел месяц, и прислали зарплату за предыдущий месяц нахождения в учебке — 20 тыс. гривен. Вот тогда большинство и сбежало, как деньги получили.

А некоторые с первой зарплаты начали себе шевроны покупать с группой крови, флагом украинским, еще чем-то, как в фильмах про американскую армию и спецназ. И смотрю, народ начинает уже включаться в эту игру. Я спрашиваю: а нафига вам это? Этот же шеврон один в магазине — от 80 грн! Ну вот, а им уже захотелось все «это», всем «этим» себя обвешать.

Тот лихой парень, что прыгал со второго этажа ТЦК, кинул потом всех на деньги, когда смылся в СЗЧ. Ему когда форму и все прочее выдали, он все это сложил и посылочки отправил Новой почтой. Он постоянно ездил по разным врачам (в перерывах заходя на Новую почту) и добивался, чтобы его освободили от фронта и сделали ограниченно пригодным. И каждый раз, когда ехал к очередному врачу, то все ему денег совали, чтобы купил сигарет, пива. Он всегда возвращался, но однажды собрал деньги (с кого тысячу, с кого две), пошел к последнему врачу и «слинял». Кинулись «мародерить» к его вещмешку — а там пусто, мусором набит. Он, видать, решил, что мы все «терпилы», раз не сопротивляемся, а «терпил» наказывать надо. И само собой наказывать на деньги.

Из интересного был у нас еще такой случай: построили нас на плацу и сказали сдать телефоны (видимо, много удрало, и нам это в качестве экзекуции приказали). Ну, все подходили и клали телефон в ящик, а когда моя очередь подошла, то я вместо телефона положил автомат, отчего сержант побелел весь. Я сказал, что раз телефон забираете (не доверяете), то и автомат забирайте. Потом наши сержанты раздали все назад, так как в ротах начали «революционные» настроения назревать, и сказали: мол, вечером сдадите. Ну я снял чехол с телефона, напихал внутрь гофрокартон, покрасил, написал свое ФИО и сдал. Никто ничего не понял и не заметил. Вообще, там с сообразительностью не очень у всех было.

В основном нас постоянно программировали всеми этими НЛП, каждый вечер перекличка, «Гимн пехоте», «Слава Украине», кричалки на построении (после переклички с выяснением, кто еще сбежал).

Условия быта были ужасные. Палатка на 20 человек зарыта в землю, и там, как в погребе, холодно и очень сыро. В палатке две буржуйки. Спали на кроватях с матрасом и спальником. Через неделю такого жития все заболели, к тому же у всех обострились их хронические болезни.

В медсанчасти 2 человека умерло. Один кашлял и чихал, в госпиталь его вовремя не отправили, а дали таблетки. Ну и все. Возможно, что у него была пневмония — там у многих началась пневмония. У одного парня в нашей палатке все время шла жидкость из легких с кашлем, он очень страшно кашлял и сливал жидкость в бутылку, чтобы ночью из палатки не выходить. У него тоже что-то хроническое было. Потом ему пришла посылка, а сержанты наши как раз две недели в отпуске были, и некому было ее получить. А когда выздоровел, то оказалось, что в посылке лекарство. Людей не щадили ни капли, отношение как к собакам.

Я сам там чуть не сдох — тоже началась пневмония, видимо. Но врачей никто из нас там не видел. Меня спасло то, что у меня был с собой блокнот. Я вырывал листы из него и воровал горчицу из столовой, намазывал листы горчицей, высушивал на буржуйке и делал себе горчичники — тем и спасся. Еще воровал чеснок в столовой, крошил головку чеснока на стакан воды, настаивал и пил.

В учебке нас кормили кашами: перловкой, гречкой, овсянкой. Обед был самый вкусный из трех приемов пищи: давали кружочек колбасы, прозрачный кусочек сыра. Сливочного масла мы не видели. Объемы продуктов кухня получала сразу меньше, чем надо, а у нас там 5 рот, да и еще в самой учебке воровали. Нам еще давали яблоко, апельсин и компот. Мы с голодухи набирали хлеб и ели гренки. В палатке на буржуйке хлеб намочим и греем. Там похудели все, а инструкторы еще говорили, что в бригаде боевой еще хуже кормят, так что у вас тут, мол, еще все отлично.

В кухне нам готовили рядовые — такие же как и мы, только повара, и «начальству» хорошо было — не надо никого нанимать, платить. А хлопцы и рады, что в тылу сидят, стараются и делают, что ни прикажут.

Те, что были по 150 кг, в учебке стали весить 80, но колени у многих, больные от голодухи и беготни на полигоне, не выздоровели. Были там и с палочками — одной, двумя, были такие, что и на костылях, так как некоторых пойманных заставляли пройти базовую военную подготовку, хоть они и не пригодны были изначально. Был там парень с мениском колена, очень сильно страдал после двух дней беготни с броником. Были там и парни с метадоновой программой.

Туалеты там были ужасные, грязные. Баня на дровах — здорово, но очередь туда огромная, поэтому я набирал холодную воду и мылся. Стиральные машинки были — аж 3 штуки на 5 рот, как-то постирать вещи можно было только раз в месяц.

У меня из вещей был рюкзак, я туда сложил гражданскую одежду, завернул в п/э и закопал. В «гражданке» нельзя было, чтобы не мог сбежать. Знаю, что у некоторых забирали одежду и сжигали, а кому-то даже давали нож, чтобы резали свою одежду, футболки и прочее.

Хотя если в учебке «гражданку» нельзя иметь, то вот в военной части наоборот — надо, чтоб в баню мог сходить, и дрон за тобой туда не прилетел.

Мы отбыли из учебки в часть прямо перед тем, как в нее прилетело и все там разнесло.

Боевая часть бригады, в которой состояла моя рота, тоже находилась где-то в Днепропетровской области. Пробыли мы в бригаде месяц — возили нас на подготовку на полигон.

Начальство бригады находилось не пойми где, и мы его ни разу так и не видели — в Житомире оно или в Днепре, а бригада при этом хрен знает где и тоже рассредоточена по разным местам. В боевых частях людей мало, роты неполные настолько, что две роты — это два школьных автобуса по 25 человек (нет таких рот, чтобы по 100 человек были). Люди там были разные и разного возраста. Побеги были из части тоже: дождался народ вторую половину зарплаты за учебку (17 тыс. грн) и еще чуть-чуть за пребывание уже в части (2 тыс. грн) — и побежали. Побеги никем не предотвращались: ты либо служишь, либо идешь в СЗЧ.

В бригаде самочувствие мое было не очень: два раза меня вырвало, понос был ужасный — дали таблетки от рвоты, но они не помогали. Потом укол сделали, но в госпиталь не повезли. Я сам по части бегал, медика отыскивал.

«Бухнуть» там особо нигде не получалось: в учебке сначала не было денег, потом некуда сбегать, вот только в бригаде на полигоне можно было выпить, а на выходных метнуться за 5 км в ближайший населенный пункт.

26 июня мы только вернулись с полигона и вылезли из «Богдана», когда нам сообщили, что нам пора на позиции сменить кого-то. Обычно ты должен написать завещание, чтобы родственники получили за тебя деньги, потом вроде ввели, что 50% получают родственники, а 50% — твоя часть. Но я не писал ничего, так как нам спонтанно сообщили о выезде, и мы ничего не успели.

Я понимал уже тогда, что это «билет в один конец».

Снаряжение у меня было такое: автомат АК-74, 6 магазинов по 30 патронов, ещё 500 штук в рюкзаке, 8 гранат, каска, броник, накидка от дождя вроде пончо, саперная лопатка, каремат. Старшина еще дал мне спальник. Я взял еще гражданский рюкзачок, положил в него канцелярский ножик, «флиску» гражданскую, 6 бутылок воды по 1,5 литра, какие-то консервы (кто что взял: мясо с кашей, тушенку). Я взял тушенку и сладкие батончики. Я все шутил, что нужно тащить с собой еще и «кравчучку», чтобы хоть что-то взять. По сути, ты ничего не можешь толком взять, так как все тянешь на себе. Там на СП у хлопцев еще были пара банок тушенки, колбаса совершенно отвратная, «натовское» печенье и какие-то сухпайки.

То есть, когда ты «идешь на выход», то тебя просто выбрасывают на какой-то местности, и ты идешь до места весь груженый. И то, что ты возьмешь, то ты и будешь дальше пить и есть. А когда все закончится, то будешь сидеть на позиции и ждать, когда тебе скинут с дрона воду и еду, а потом ходить еще по посадке и искать полдня-день место сброса (можешь и вовсе не найти), а как найдешь, то уже к этому времени так запаришься, что там на месте баклажку и выпьешь.

В час ночи на бронированном «Козаке» вывозили меня и парня с позывным Борщ на ЛБС (линию боевого соприкосновения). Нас высадили примерно в 1 км от места нашей будущей дислокации, и мы бы никогда не нашли СП (пункт спостереження), но за нами пришел хлопец-проводник и сопроводил. Это расстояние мы шли посадками, кустами, по пересеченной местности, осторожно, чтобы себя не обнаружить. Шли в течение примерно двух часов. Позиция наша ориентировочно была где-то в районе границы между Днепропетровской и Донецкой областями, в старой фруктовой посадке, а в 300 м под нами было небольшое село. Кроме нас, новоприбывших и проводника, был там еще один хлопец до 40 лет. У нас все служили не по контракту.

Когда мы прибыли, то узнали, что надо снести 200-го на место нашей высадки, и еще 2 дня сносили вниз убитого парня, упакованного в спальный мешок — двое с нашего СП и один с точки, которая ниже нас на 100 м (там на СП еще сидело 4-5 человек). Тащили втроем, так как эвакуационных групп нет, носилок нет, выносить не на чем. Делали палки для носилок из стволов бузины, но она ломается, не выдерживает, а леса там нет. Был у нас там парень, который из «ничего» соорудил носилки, и мы понесли. Мы решили, что раз туда бронеавтомобиль доезжает, то как-нибудь следующим разом и 200-го заберет. Может, он там и до сих пор лежит. Когда добирались обратно до места, то забрали еще с точки воду и еду. На тропинке тогда вдруг увидели силуэт стоящего человека, он нас не видел. Кто его знает, кто это был? И был ли он один? Мы тогда решили не рисковать и обойти его.

Нашей задачей было сидеть на СП и «бить врага», т. е. сидеть и стрелять во всех идущих мимо тебя людей. Всего на позициях обычно сидят по 3–4 человека. Один на рации, один отдыхает, двое наблюдают за тем, чтобы не пришли «гости», и вы все не «выхватили». Сама позиция — это возможность, что к тебе в любую минуту со всех сторон могут прийти, а обзор человека максимум 30 градусов, на затылке глаз нет, и приходится меняться, караулить по очереди.

СП выглядел как обычная яма, по сторонам которой сверху лежали мешки с насыпанной землей, на них оперли ветки, перекрывающие яму, сверху все застелили п/э и закидали землей. Сама яма — нора глубиной 90 см, в нее ведет такой же глубины окопчик шириной 1,5–1,8 м. Заползать надо в нору на четвереньках.

В яме этой с трудом умещается трое спящих, пока один караулит, одновременно ведя наблюдение по сторонам и сидя на рации.

В яме было очень тесно, а у кого рост приличный — ноги наружу торчат.

Ничего в ней не помещалось, все вещи и инструменты хранили снаружи, закопанными в земле. В ней было только два аккумулятора и пауэрбанки. Одним аккумулятором заряжаешь пауэрбанк, другим пользуешься, подключив рацию.

Есть два небольших газовых баллона и газовая конфорка, чисто чтобы подогреть что-то. Стационарно там готовить нельзя. Нет ни условий, ни продуктов, ни воды. На улице куришь, в норке спишь.

То есть сначала на передовую засылают смертников строить СП (как у нас, так и у россиян), потом следом посылают нас, смертников, в этой яме сидеть. Там и копать-то в глубину особо некуда — 0,5 м чернозем, а потом идет глина.

Если надо сходить в туалет, прикапываешь или ходишь в кулек в норе, а потом вылазишь и закапываешь. Но так как с продовольствием никак, то и в туалет ходить особо нечем. Гулять вокруг ты можешь максимум от своей дырки до соседнего СП. У тебя нет карты местности, и непонятно, где ты, и где вообще что-либо находится. Сел и сидишь там в этой зоне.

Посадка зеленая, невысокие деревья, кусты. Выпрямиться в полный рост нельзя, да и дроны низко летают. Перемещаешься на полусогнутых, а в основном сидишь и наблюдаешь.

Тут еще важно, чтобы СП не засекли, иначе его потом начнут «разбирать» дронами. Разберут, но не факт, что командиры его опять не задействуют. Вот такая война. А по отчетам это все выглядит как «не сданы позиции».

Русские лазят через эту зеленку туда-сюда, вправо-влево, когда возвращаются, например, с задания, и решают срезать, а там мы сидим. Когда солнце сильно светит, то так слепит, что потом в глубокой тени уже невозможно увидеть человека.

Я шел как раз куда-то — в одной руке автомат, в другой саперная лопата, когда в меня выстрелили. Проходили люди мимо и выстрелили в меня, а я их и не увидел — заросшая посадка была. Ранили, сильно повредив руку, в колено вошел небольшой осколок (суставная жидкость потом сочилась) и пуля прошла так, что чиркнула между грудью и бронежилетом, острие пули зацепило мечевидный отросток под кожей, чудом не вошло в сердце.

Два наших бойца потом еще постреляли на слух, а потом русские сверху выстрелили из «одноразки». Два раза от нас недалеко. В тебя вообще стреляют на слух из автомата или из «одноразки», или со свистом пальнут из гранатомета. Дроны летали, жужжали над нами, а мы сидели в яме. Руку я сам себе перевязал, дождь еще лил, грязь. Я как перебинтовался, то уже отполз и дальше спал, ел, пил воду, на рации сидел иногда. Небо в листиках, как маскировочная сетка, но ее нет — все на себе не дотащишь (а ведь у кого-то, смотришь на видео, есть заезд на позиции и целые дороги, укутанные сеткой).

А через два дня у нас Борща убили. Российский военный выстрелил ему в лицо, одна пуля под нос вошла, одна в лицо, он еще постонал немного и умер. Водителем всю жизнь работал, 47 лет. Я потом смотрел в госпитале вакансии в нашем подразделении, и там нужны были водители, но нет же, его в пехоту бросили.

Мы все тогда, как его убили, залегли и думали, что к нам «гости», но это просто кто-то из русских мимо проходил и выстрелил. Дальше мы сняли с убитого броник, автомат, аптечку взяли. У него было две каких-то штуковины от ожогов, от ранения, квадратик такой силиконовый от воспаления, 1 шт. на день, перекись. У наших хлопцев была еще русская аптечка, добыли, когда подстрелили кого-то, трофейная. Там была перекись, бинты (лучшего качества, чем у нас), так что с перевязочным материалом я как-то выкручивался. У русских и форма лучше (я слышал), но им там платят единоразово по 2 тыс. долларов, так они идут и все себе покупают. Нам, конечно, тоже что-то из «снаряги» выдали: прибор ночного видения, тепловизор. Но что видно в него? Он как подзорная труба — смотришь только в одну точку и ничего больше не видно.

А вообще война теперь — это война «обреченных каторжников, приговоренных к смерти». Нет ни горячего обеда, ни подвоза воды, продуктов, ни эвакуации раненых, ни эвакуации погибших. Нас посылают один раз и в «последний путь», возврата живым и здоровым не будет — на это намекает вся логистика войны, и никто не «напрягается» по поводу твоего выживания.

Мы сидим на передовой, но какая это передовая? Это грязная неглубокая яма, и чтобы вылезти из нее, ты должен ползти раком. Дождь заливает, мы плещемся в этой сырой и скользкой жиже, под ногами хлюпает, и ты понимаешь, насколько твое пребывание здесь бессмысленно и дико. Земля «парит» от дождя, и вначале кажется, что никакими небесными хлябями не напоить засуху, стоящую у нас уже который год. Мы размазываем (как можем) на лице глиняную пудру, имитируя умывание.

И насколько равнодушна и безразлична природа ко всему происходящему. Эти старые деревья посадки (некогда плодоносящие, посаженные в 50-е как средство мелиорации, борьбы с выветриванием почв и пылевых бурь), этот кустарник, трава, земля, букашки, листья. И как из тебя вытекает жизнь вместе с сочащейся кровью из раны. Мы ставим банки из-под тушёнки и еще собираем дождевую воду в пончо-накидки, а потом впитываем все губкой. Это вся вода, что у нас есть. Похоже, что нам больше перепадёт от борьбы с жаждой, чем с противником. А впереди нас ждет немыслимая 30 градусная жара: когда мы допиваем последнюю воду, те самые несчастные 100 г, что собрали во время дождя, и у меня уже начинает печь и распухать горло.

Мысли мои путались от жары и жажды, и я уже предлагал всем спуститься в село ниже и поискать воду. И уже было все равно, если там сидят русские — пусть хоть застрелят. Но это означало бы, что мы бы тогда оставили СП, а это делать было без приказа нельзя. А потом убили Борща.

Потом, позже, через два дня, нам скинули дроном воду и еду (большие такие агродроны, до 80 кг поднимают). Но у русских тоже есть дроны, и они пеленгуют наш дрон, делают засаду и стреляют в тебя, пока ты «скид» ищешь. Парни пошли искать «скид» и ничего не нашли, пошли вроде опять искать или не знаю куда они дальше делись? Были-были и нету, а я как раз сидел на рации в норе, вылезаю в окопчик, а их нет. Я даже не успел толком узнать их позывные, сначала некогда было, потом, когда меня подстрелили, мне стало все ненужно, все потеряло для меня смысл.

После того, как меня ранили, наши хлопцы поставили растяжку направлением на 12 часов, чтобы никто из русских не смог незаметно подойти, а как Борща убили, то поставили вторую.

Когда я остался один, то случилось следующее: проходил по дороге русский и напоролся на эту растяжку, зацепился за леску, и его сильно посекло. У него рядом, недалеко, окоп был. Кричал он сильно, звал Мишу, Петю. Не знаю, был там кто-то еще или нет, может он специально кричал, чтобы мы испугались и боялись подойти. Я к нему не стал подходить, чтобы он меня не расстрелял, за кустами ничего не видно уже в 15 м, а тут еще мне в рацию орут приказы: «добей его!» (распоряжения поступают ежеминутно и круглосуточно). От ранения и от жары в голове я плохо соображал, потому все бросил и убежал.

Бегством бы я это не назвал, скорее бегством с целью выжить, самоэвакуацией. Бежал я с оружием в сторону второй нашей СП, но заблудился. Бросил там по ходу оружие.

Если бы не мое ранение, то я был бы «500-м», но пришлось как-то прибиваться к своим, чтобы в госпитале лечили ранение.

Я пробирался потихоньку за стволом шелковицы, за стволом черешни, перебежками, и скатился вниз, к селу, к разбитой церкви и колокольне рядом с ней. Увидел там теленка, нашел воду, но теленок почему-то воду не захотел пить. Залез на колокольню и увидел, наконец, где я: зернохранилище вдали, деревушка. Увидел как РСЗО било — взрывы, канонада.

Спустился и пошел на зернохранилище, прошел старую советскую ГСМ, нашел воду, но она зеленая была, нашел баклажку с 700–800 мл воды, выпил (нам говорили, что она могла быть отравленной, но мне все равно уже было). Прошел две деревушки, причем в хатах не гражданские люди были, а видно, что за занавесками какие-то военные.

Я уже шел без опознавательных знаков, без оружия, раненый. Различить, что у меня за пиксели на форме, тоже было уже невозможно: когда спишь под дождем в глиняной яме, то пикселей уже не видно. Видимые же различия у нас минимальные — у нас на рукаве синяя изолента, а у русских красная или белая.

Русские в основном воюют так: находятся в хатах и занимают основные направления, чтобы потом простреливать дороги, устраивать засады, а тропы минируют, если смотрят по следам, что кто-то куда-то пошел и сколько человек ходит. А мы в ямах сидим и по тропам перемещаемся, не по дорогам. Русские потом пускают в наступление по 3-4 человека через 50 м — кого-то наши отстрелят, кто-то просачивается.

Прошел я до зернохранилища и увидел, что кто-то там уже «высаживался»: лежали вещи в камуфляжном мешке. Я лопатой разорвал мешок, а там вода. Хорошо, что не заминировано было. Хотел выйти на дорогу, а там дрон сидит, поэтому пришлось пробираться в обход. Везде летают дроны, стоят сожженные машины.

Дошел до самой границы Донецкой области и увидел линию электропередач со столбами и ферму, взорванный мост через реку. Остановился в хате и там нашел еду от ВСУ: консервы, тушенку, «Мивину», консервированную кукурузу, горошек, батончики, энергетики, трехлитровую банку шампиньонов (дают только самым хорошим парням) и воду в баклажках. Были и яйца, но я их не трогал.

В летнем душе была вода, и я смог немного на себе грязь размазать, смыть с себя глиняную пудру и переодеться в гражданку, которую нашел в этом доме (там когда-то жила семья с детьми, и осталось много вещей), а также нашел кое-что в соседних домах. Обнаружил я также там стрептоцид, тальк, чтобы засыпать ноющую рану.

Большое было село, возможно с больницей и административным центром. Видно, что людям пришлось бежать внезапно, и они побросали там все: я нашел даже чьи-то документы — паспорт и идентификационный код. В погребах — консервы. Нас инструктор предупреждал, чтоб мы не брали свежие консервы, так как непонятно, что там — может и отравленные. Берите, говорил, ту, что с ржавыми крышками. Я компот в погребе раздобыл, попил. Было и вино, но его я не брал, самочувствие не позволяло. Вокруг летали дроны, ходили «дронщики», лаяли собаки, мяукали кошки, люди какие-то перемещались. Однажды вошли в хату военные, но я не знал, кто это, и накрылся простыней на кровати, и меня не заметили.

Я к этому времени нашел уже стрейч-пленку, чтоб руку перемотать, нашел кусок пенопласта, которым дома утепляют, размером метр на метр, чтоб через реку переправиться, рюкзак нашел, вещи туда сложил. Воду посносил с других домов на всякий случай, запасов на месяц сделал.

Второй раз военные зашли в дом внезапно и увидели меня, извинились, а я смотрю желтая повязка на рукаве, вроде «наши». Пообщались и переправили они меня на лодке через реку и отвезли к врачам. Это уже было 12 дней с момента моего ранения.

Вот такой человек. Было желание помереть тогда, когда все это завертелось с ТЦК — то было одно дело, а потом инстинкт выживания подсказывает тебе совсем другое.

Как приплыли — меня отвезли в госпиталь в Павлоград, переодели, наконец-то дали антибиотики, в руку катетер вставили.

Людей там было много. Были те, кто подорвался и несколько дней лежал разорванным в посадке, пока опарыши объедали омертвевшие части. Опарыши чисто чистят, и только мертвые ткани.

Потом меня отвезли в стабилизационный пункт, укололи там таким средством, что рука на сутки отключилась. Вообще ее не чувствовал. Потом забрали и отвезли в Запорожье.

А потом уже отвезли в Умань, в гражданскую специализированную больницу, где уже сделали 3 операции и начали полноценно лечить.

Когда лежал там, то раненые прибыли из тех мест, где была наша позиция. Через неделю приехали и рассказали, что церкви уже нет, и колокольни той тоже уже нет. Туда РЭБщики забежали, и их там взорвали. Да и на дорогах засады были, и много народу покрошили там.

Пришла к нам соцработник и спросила, чем может помочь. Я попросил ее выслать мой телефон, документы, паспорт. Она из моего дела узнала номер телефона моей матери и позвонила ей. Ну и помогла мне получить мои документы.

Мое начальство подсуетилось. Позвонили матери 9 августа и сказали, что я пропал без вести, а 10 августа, во второй половине дня, позвонили ей и сказали, что я нашелся, и я в Запорожье. А по их бумажкам я с 7 августа уже считался пропавшим без вести.

В Умани в палатах у нас было по 2–5 человек, все время кого-то выписывали. Прооперировали, зарастает — домой.

Вообще все, кто там был, были очень рады, что выжили. Когда 15-го числа пришла зарплата — начали бухать. Из вещей там все волонтерское: тапки дали, штаны, футболки, трусы, бандажи. Волонтеры к нам пришли и выдали шорты. В общем, приодели нас.

Душ там есть, стиралки есть, медсестры дежурят круглосуточно, если что надо постирать, то просишь — тебе стирают.

Был там один из штурмовиков, так он рассказывал, что им приказ дали занять ферму втроем. Если там враг сидит, выбить или захватить и держать, если там нет никого. Три муравья — по ним сложно хреначить артой. И вот они втроем должны были занять и контролировать огромную ферму. И рассказывал он про то, как они втроем на мотоцикле прорывались. Везли пилу, лопату, чтобы блиндаж там строить. Ехали, а на дороге дрон, расстреляли его, но потом мотоцикл их расхерачили. Один убежал через посадки, а у этого контузия, кровь из ушей. Но там подлечили за месяц и обратно отправили на позиции воевать.

Кто-то говорил, что мы «на рожон лезем». У них из 30 человек в роте только 7 осталось в живых.

Были там два колумбийца, один мексиканец. Они «мотивированы», их наркокартели прислали, они по 4 тыс. долларов получают, общались через переводчика в телефоне на английском с персоналом. Выучили слова только «дякую» и«борщ». Молодые, 20+.

Кто-то говорил, что будет «жать до победного», а кто-то говорил, что нужно на тыловые должности перебираться, а то там Вова с Трамплином договорятся, и войне конец, а ты ничего и никак не выбился.

Но я думаю, что когда все закончится, то все офигеют от того, что тебе как УБД (участник боевых действий) оплачивать ничего не будут.

Один там был без ступни. Он один из роты остался, а приказ не отменяют. А один ведь ничего не сделаешь — только застрелиться можешь. Так он отдал командиру машину, автомат и ушел, а позицию начали с дронов «разбирать».

Там были и те, кто с 2014 года воюет.

А кого-то «бусифицируют» ТЦК, а они потом во вкус входят. Зарплату получили, и пошло-поехало.

А кто-то по 250 тыс. грн на боевых позициях заработал, на фронте их не тратишь туда-сюда, и на карте уже 1 млн грн. А кто-то собрал сумму, а его бац — и убило.

Высказывал еще там народ такие предположения, что специально мужиков выбивают, чтобы землю заселить.

Видел я 20–21-летних контрактников, проходивших БЗВП во Франции, «дронщиками». А их определяют потом не в свою бригаду, а в другую, да еще и в пехоту. И все, конец!

Кто-то там колеса ест, а кто-то в перепалках участвует о том, кто больше воевал, кто больше врагов перестрелял.

Был один мужик из Кривого Рога, он говорит мне: «Ты с Харькова вроде? Тебя суржик не замахал? Я на русском только говорю» (а там все на суржике в основном общаются). Любил пару бутыльков боярышника с аптеки глотнуть. Любил Скрябина и Цоя, присягу на БЗВП не принимал. Говорит, что один раз уже принимал, когда еще в армии служил.

Приехала к нему жена на двое суток, так он пришел — светится от счастья. Говорит, было бы еще тысяч 50, то и дети приехали бы, но уже поеду в отпуск и тогда увижу. Коренастый, небольшой, с 2014 года воюет, весь Донбасс переелозил. Воюет за Украину (а что это? Неизвестно. У каждого это что-то свое).

Лежал один ПЗРК-шник, дед под 60 лет, на двух палках — ноги отнялись, только большие пальцы на ногах чувствует. Все цитировал Шевченко, знал его, как Библию, и чуть не плакал, когда читал. На руке вышиванка или что-то такое наколото, я не рассматривал, и тризубец. По нему стреляли, отбило ноги и в блиндаже привалило. На палках с упором на локти ходит, так как ног не чувствует. Мы ему 50 г налили, так он расчувствовался и принес еще 5 бутыльков. Я непьющий, а на халяву — цистерну выпью.

Один там молодой говорил про стихи Шевченко, что да, все как сейчас, точно. Но ведь это верно — все ведь циклично. Я это перед войной за год еще понял, когда учил одного парня рисовать, ездил к нему на дом по субботам, а чтобы над душой его не стоять, нашел книжки и прочитал «Жизнь взаймы» и «Черный обелиск» Ремарка.

В госпитале всего пару раз собрались посидеть, но мне это быстро надоедает А так собрались 4–5 человек, выпили и спать. Задушевных бесед не было. В основном рассказывали о том, кому куда прилетело, когда. Как у рыбаков рассказы.

Что мне там понравилось: когда я смог уже гулять и отлучаться из госпиталя, то ходил гулять по Умани и на какой-то алее, где-то в старом центре в 30–40 минутах ходьбы от больницы нашел памятник, посвященный ВОВ с надгробиями 1941–1945 гг. Герои Советского Союза, таблички с фамилиями и званиями (и не разрушили, как везде в Украине). А справа от памятника уже новые могилы, там стали класть Героев Украины.

В Умани я узнал, что у меня в суставной сумке колена осколок, но меня не прооперировали — не их профиль был (у всех свое направление, кто ногу собирает, кто с суставами работает). И дома тоже: давай бумагу с направлением от начмеда части, тогда прооперируем. А у меня бумага только от гражданского врача из Умани. То есть надо ехать в часть, а там скажут, что ты здоров, раз сам доехал, нужно еще немного послужить, а через полгода поедешь и сделаешь операцию, когда в отпуске будешь.

Я не вижу смысла в своем дальнейшем участии в войне. Вот у меня осколок в колене, мне его не вынули, а в моей части только такмед (тактическая медицина), и врачей я там не видел.

В конце сентября мне пришлют больничный, зам. ротного уже писал, что мне должны прислать 120 тыс. за август (это они так на службу меня заманивают), но я не хочу никаких денег — руку мне это не вернет.

То, что пуля прошла между мной и бронежилетом и не попала в сердце — мой второй шанс, знак, второй день рождения.

Я и не хотел брать в руки оружие. Медали мне не интересны, а моя жизнь от количества убитых мною никак не изменится.

Я в детстве, конечно, игрался в солдатики, потом служил в армии, но меня от этого всего — от армии — тошнит, блевать хочется.

Вот лежал я в госпитале с одним человеком, так ему звонит друг, а он ему с укором: «ну что ты, СЗЧшник...». Тот отвечал: «Ну пойми, выбора не было, один остался». Человек выбрал СЗЧ, хотя ему командовали остаться.

А были и такие, которые жаловались, что командир их «сливает», типа говорит им: «валите домой, доедете, позвоните мне, что добрались, а я объявлю вас в СЗЧ».

А кто-то еще сидит, молчит и думает, а потом у него вслух вдруг прорывается: «а че я должен в СЗЧ идти?»

Но ответственен за свою жизнь каждый сам, а не тот, кто давал тебе советы или отдавал приказы.

Меня не радует все, что со мной произошло, но что делать — такова жизнь.

Теперь мне грозит ст. 408 УКУ (дезертирство) за намерение уклониться от службы. На то, что я самовольно оставил позицию без приказа, еще были уважительные причины, такие как ранение и невозможность в связи с ним выполнять обязанности. Возможно, мне предстоит беседа с военной прокуратурой и т. д. Но сейчас вроде ее нет, я слышал, что такие случаи уже в гражданском суде рассматривают.

Еще могут спросить за оставление СП без приказа. Побег с оружием — до 12 лет. Мне же его выдали, а сейчас его у меня нет.

Но тут либо сейчас сбежишь, либо тебя убьют. Либо тебе светит 5 лет, либо тебя грохнут сразу.

Это все грустно, но что делать?

Не знаю, как там они все это начисляют, может, по 3300 грн в день. Платят половину с начала месяца до 15-го числа, а потом доплаты в конце месяца, которые сами как-то начисляют. Они же ведомости зарплатные нам не показывают, не присылают, и что они там начисляют и как платят, непонятно. И удобную же систему придумали. Все на месяц перекладывается, никогда месяц в месяц не платят, чтобы был еще запас времени, чтобы, может, убило тебя или ты сбежал. Тогда и платить уже не надо, удобно.

Я не задумывался о том, как мои поступки, поведение будут восприниматься там, на войне, другими. И вообще, по поводу войны была мысль: хорошо было бы, чтоб враг прошел стороной. Это как в Бригаде: «Братва, мы не хотим стрелять, мы наблюдаем».

За все происходящее как за «коллективную ответственность» я сам лично не хочу отвечать. Это как когда кто-то один сбежал, а забирать телефоны будем у всех, чтобы все ненавидели всех, а не тех, кто это вообще все устроил, кто твои права нарушил.

Я считаю, что тот, кто убежал — это его личное дело.

Но вот о помощи побратима я так думаю: можно вдвоем выбраться, а можно вдвоем сгинуть, и в жизни не так, как представляется. В жизни — пусть хоть кто-то выберется, кто хоть ходит на своих двоих, чем мы оба сгинем. Один спасется, а один сгинет — это ж лучше, чем если вообще никто не спасется?

Никак не изменила. Мне как не хотелось, так и не хочется всем этим заниматься. Кто-то родился и с детства мечтал себя проявить. Я же все, что в жизни хотел — заработать денег, а потом еще и еще и еще раз заработать.

«Для вида» я и на стрельбах могу пострелять, но это все ни о чем не будет говорить. Вот от дронов кто-то с ума сходит, даже как спорт такой у кого-то.

С одной стороны, я хочу жить, а с другой, если так выйдет, что умру, то «плакать не буду».

Не то, что я предпочел бы посещать «Клуб самоубийц» с принцем Флоризелем, но участвовать во всем этом представлении мне не хочется.

Может, именно после всего произошедшего ты начинаешь ценить свободу. Я вот сейчас наслаждаюсь каждой минутой жизни.

Я не чувствую, что война забирает «мою уникальность и значимость». У меня забрали сезон работы летом, а это 1 тыс. гривен в день плюс зарплата преподавателя. А солдатом я себя не вижу.

Что это вообще за война и что это вообще за фронт?

Все ведется предельно подло. Тебя караулит пуля, исподтишка выпущенная твоим врагом, твоим братом.

Где, что происходит? Ты этого всего не видишь, все только у твоего командования складывается в общую картину (лейтенантов, капитанов), которое сидит в 10–15 км от позиций и которому все СП докладывают — им понятна картина.

Одним командирам нужно, чтобы их приказы выполняли, а кому-то — чтобы были результаты и не важно, что ты там делать будешь, как ты проявишь свою инициативу, хоть вертолет спали.

Начфину будет хорошо, если ты сбежишь.

Прилеты бывают и по штабам.

По Швейку самые лучшие воины кто? Мародеры, но я не помню точно, давно его читал. Но ведь и сейчас ничего не меняется, только раньше сбегали с полковой кассой, а сейчас это уже не надо — «гоняешь» деньги со счета на счет. И с формой «хорошо» — только 2 размера: маленький или большой. В магазинах все есть по размеру, но там куртка со штанами по 1800 грн.

Трудно что-либо понять об этой войне, пока ты там не находишься.

Я не знаю, что правильно, а что нет. Отступать — это сдавать позиции, территории.

Но знаю, что мы один народ, который внезапно кинулся истреблять друг друга. Народ один. А враг здесь, а не в Кремле.

Вопрос о том, что эта война «неспроста» и началась она, длится и не собирается заканчиваться, так как на ней кто-то миллиарды делает, а начальство виллами и яхтами обзаводится и т. д.

Выгодна ли кому-то война? Сколько там наши власти на ней награбили? Там, на фронте, в госпиталях люди не смотрят ни телевизор, ни видео. Посиди в лесу, узнаешь. А еще и РЭБ работает, связи нет, и если надо позвонить, то с бугра только — иди на прострел. Потому там никто о таком не думает и не разговаривает. Все молчат, все в своих мыслях.

Я не считаю эту войну империалистической.

Я не верю ни в капитализм, ни в коммунизм. Я не думаю о Робин Гудах, что, мол, давайте соберемся и вместе построим новый мир. Это все для лохов, это их руками все создается только.

В человека я верю. Есть добрые, есть, хоть и злые, а все равно люди. Все суетятся что-то там, борются — я пас. Я в эти игры не играю. Это все такая чушь: «жизнь — борьба». Ну, боритесь, а я не боец.

Только это в кино все хорошо, зрелищно, не в жизни.

Мое отношение ко всему происходящему не поменялось. Я не против любой власти, мне что РФ, что Украина, что США, что Китай — все равно, главное, чтобы это «моей задницы» не касалось.

Я вижу, что выбран такой вот курс властями, на войну, и какое мое мнение об этом? Никакое — все идут на@@, мне на всех по@@. У меня и родственников-то нет, за кого переживать, никого не осталось, кроме меня и матери.

Я лично верю в американскую демократию. Я считаю, в Америке демократичная демократия: там, как у нас, храмы не отжимают, а как что — вызывают полицию и все. А хочешь исповедовать свою религию, храм свой иметь, иди, зарегистрируй все, и пожалуйста — только налоги да коммуналку плати.

Думаю я еще вот о чем: когда ты против кого-то дерешься, ну там «враг пришел» и «землю топчет», то вы все друзья, побратимы. Но если всех собрать, да хоть на том же стадионе, то все передерутся по всем вопросам. О том, как голосовать, какие трусы носить и прочее.

Вообще у меня с топографией плохо, я ничего никогда найти не могу. Из меня на войне лучший «штурмовик» бы вышел для того, чтобы бежать с криком «Ура!», и чтобы мне там на бегу отстрелили голову.

И еще я думаю, что любому государству не нужны раненые, ветераны. Лучше, чтобы ты был мертв или «пропавший без вести», так как на таких не надо деньги выделять.

Что бы я сказал сейчас украинцам? Ничего бы я им не сказал, «здрасьте» бы сказал и здоровья бы пожелал. У каждого своя голова на плечах. Хочет кто-то революцию, насилие, убивать — пусть делает. Судить и рассказывать о том, как кому жить, не имею права.

Все это будет происходить столько, сколько будет происходить.

Версии происходящего у людей такие: они все прекрасно понимают, что все это х@@, и что происходит х@@. Ну раз они сами, «по-хорошему», не пришли в ТЦК, а их ловили, «бусифицировали».

Каждый верит в везение и думает, что с ним ничего плохого, ничего этого, как с другим, не произойдет. Но потом у каждого заканчивается везение, и уже не получается «отпетлять» от ТЦК и он попадается.

«И прилетел дракон и забрал очередную жертву» как в «Убить дракона». Это, по сути, все — «жертвоприношение».

Жизнь так устроена, что надо найти виновного. В этот раз я «козел отпущения» для ТЦК.

А какой в этом смысл? Мы все «жертвы».

А что предложишь делать? Восстание поднимать? Революцию? Ну идите, делайте.

Кому-то некуда бежать, нет средств, страх. А может, этому «кому-то» уже за 50, и он бежать не может.

Идёт очень большая игра длиной в жизнь, и вся вот эта русско-украинская война — всего лишь маленький «пазл» в этой большой картине.

Я в этой всей войне не вижу никакого смысла. Тебя загоняют в учебный центр, обращаются с тобой как с собакой, тебе это не нравится. Потом привозят на фронт и говорят, что «нужно выжить» и «если не ты, то тебя», а если ты их удачно застрелишь, то тебе дадут медальку и аплодисменты.

А потом тебя пинком, для ускорения, снова и снова отправляют «гасить» врагов: «какая прекрасная свобода!!! Я о ней всю жизнь мечтал!!!»

Мне лично не нужно приказы повторять дважды, мне по@@ уже с первого раза.

Кто там, на передовой, будет с кем-то разговаривать? Начинают «хреначить» с двух сторон без всякого диалога.

Когда возле тебя бахнет, то дальше ты будешь держать палец на спусковом крючке. И все. На этом все твои соображения закончатся: «или ты, или тебя». И там, кстати, никто не предлагает сдаваться, а ходят и исподтишка валят тебя.

А еще там нет командного состава, все на рациях.

И если ты, к примеру, взял в плен кого-то, то что дальше? Ну расспросил ты его о том, кто он, откуда, сколько их, где сидят и прочее, и что с ним дальше делать будешь?

Съели вы твою еду, выпили твою воду, а потом куда ты его будешь тащить? Ты его пристрелишь и все, чтобы не тащиться с ним.

Вот есть люди, у которых в жизни получается раскрутиться и стать успешными. Они покупают квартиры и прочее. А есть те, у которых ничего не выходит. Я из таких: «кто-то отрабатывает, а кто-то зарабатывает».

Дивная штука жизнь — искушение ждет тебя на каждом шагу. Вот один из моих лицеистских друзей уже два года воюет, решил делать военную карьеру! И вроде получается.

А я на распутье. Я еще потусуюсь и все.

Не буду ничего делать, не хочется просто. Это мой выбор — ничего не делать. Пусть все идет, как идет. Я уже давно ни в чем не вижу смысла, но это никто из близких не хочет понять. Я бы с удовольствием уснул и не проснулся.

Мне «пофиг» на все с самого начала, и если приходится делать выбор, следовать разуму или правилам, я буду действовать по ситуации. Я не спрашиваю никого о том, уходить мне или нет. Если б не рука, я бы был уже «пропавшим без вести» (меня бы тогда ВСП где-нибудь встречала и пробивала бы по базе).

Потому как у тебя только два варианта — оставаться или бежать.

Вот мы знаем об индейцах апачи, что они отважными были, но они такими стали, когда их к стенке приперли, что отступать некуда, а так они хитрые были и подлые.